Анатолий Радов - Достоевский FM (Сборник рассказов) [СИ]
— Так он что, только головы ест? — спрашивал Серёга.
— Наверное, — отвечал Колька. — А ещё мне Игорь рассказывал, что когда он из города ночью через лес шёл, то видел что-то огромное, размером с дерево. Оно стояло и как будто ожидало его. И тень падала от него и шевелилась. Он на тени даже голову разглядел. А на ней рога. Он очень испугался и обратно пошёл, чтобы на дорогу выйти, и потом по дороге целый крюк сделал.
— Твой Игорь, он в город на дискотеки ходит, и там пива напивается, — многозначительно говорила Маринка — И ему всё это померещилось.
— Не померещилось, — спокойно парировал Колька. — Он когда рассказывал, я по его глаза видел, что он сильно испугался. А он ничего не боится. Это его все в школе боятся. Он и в городе всё время дерётся.
— Да, Игорь он сильный, — завистливо подтверждал Серёга, для которого десятиклассник Игорь Сумилов, отъявленный хулиган, был, наверное, чем-то вроде знамени для равнения.
Мы на несколько минут умолкали. Каждый думал о своём, переваривая сердечками всё услышанное. Кое-что было страшно, кое-что не очень, но всё вызывало какие-то странные, мрачные ощущения.
— Серый, а ты чего-нибудь знаешь? — спрашивал Лёха, уставая молчать.
— Не-а, — отвечал обычно Серёга. Он и в самом деле был не мастак рассказывать, и знал не так уж много интересных историй — Хотя нет, вот вспомнил. Мне дядька совсем недавно рассказал. Он дома один как-то ночевал, потому что жена с детьми в город в гости уехала, а он сидел, телевизор смотрел. И вдруг из розетки на стене голова женская вылезла.
— Как это вылезла? — недоумённо спрашивал Лёха.
— А вот так. Сначала, как дым чёрный, а потом в голову женскую превратилась. А лицо злое. Дядька испугался и на улицу выбежал. Целый час стоял во дворе, и всё боялся войти. А потом смотрит, а прямо с чердака полотенце белое вылетело и в темноте исчезло.
— Это чёрная вдова была, — уверенно говорит Маринка. — Её у нас много кто видал.
— Всё-то ты знаешь, — недовольно бросал Лёха, и казалось, он не любит Маринку так же, как и своего деда. Но прошло тринадцать лет, и он женился на ней. Свадьба удалась весёлой, а через год Лёха попал в тюрьму, прирезав кого-то во время очередной пьянки. Наверное, когда резал, мерещилось ему, что это его дед. На теле убитого им собутыльника нож оставил восемнадцать ран, семнадцать из которых были смертельны. На зоне он умер, а может и убили его, через пять с половиной лет, и Маринка облегчённо вздохнув, вышла замуж за какого-то городского и почти непьющего.
— Да, знаю, — обижено отвечала Маринка и показывала язык.
— Расскажи что-нибудь, — обращался ко мне Колька, с какой-то грустью, оттого что Маринка ругается с Лёхой, а не с ним. Да и вообще почти не замечает его.
— Я и не знаю ничего, — говорил я.
— Совсем, совсем ничего? — спрашивал Колька.
— У нас в городе и нет ничего такого, — говорил я. — Ни чёрных вдов, ни мертвяков всяких там. А вот, я тут недавно за грибами ходил и…
— Ты уже рассказывал, — перебивали меня все девочки и Лёха хором.
— А хочешь увидеть настоящее привидение? — спросил вдруг Серёга.
— Настоящее привидение? — недоверчиво посмотрел я на него.
— Да, самое настоящее. Помнишь дом в конце нашей улицы?
Дом этот я помнил отчётливо. Заброшенный, деревянный и очень большой. Забор в паре мест полностью обвалился и был виден двор, высоко поросший сорняком. Ставни были плотно закрыты и нам всегда очень хотелось открыть их и заглянуть внутрь, но было страшно. Казалось, оттуда выглянет какое-нибудь чудовище и потом уже от него будет не спастись. Пару раз мы вчетвером лазали в поросшем травой дворе, добравшись к нему по меже. Несколько раз заглядывали в глубокий колодец, на дне которого было немного грязной воды, заходили в полуразрушенный сарай, приторно разящий мокрой глиной и дохлятиной. Но в дом попасть не пытались.
— В этом доме живёт привидение, — продолжил Серёга, и я в отсветах пламени увидел, как согласно кивают Лёха и Колька. — Самое настоящее. Там муж свою жену придушил, а потом сам повесился. И теперь в этом доме никто не живёт.
— А почему не снесут? — спросил я.
— А ну как привидение мстить начнёт, — ответил мне Лёха. — И что тогда?
Я только пожал плечами. И в самом деле не понятно, что тогда? Но, наверное, что-то нехорошее.
— Пойдёшь в дом? — напрямик спросил Серёга.
— А вы ходили? — тоже напрямик спросил я.
— Если мы тебе скажем, то не интересно будет, — не растерялся Лёха. — Что, испугался?
— Ничего я не испугался, — обижено выдал я. — Захочу и пойду.
— Только ночью надо, — сказал Серёга.
— Давайте завтра, — оживляясь, вставил Колька. По его голосу было понятно, что он в очередной раз «вышел из себя». — Я фонарик возьму у родителей. Там только батарейки слабые уже.
— Вы что с ума посходили? — спросила Маринка, но голос её был с задоринкой. Ей и самой было интересно, есть там привидение или нет. Как я узнал позже, никто из них в этом доме не был. Боялись. Боялись не только увидеть привидение, но и того, что потом оно начнёт приходить к ним по ночам. А я вроде как городской, если что, уеду домой и никаких проблем.
— Всё, завтра идём, — бросил Серёга. — Но чур, никому взрослым не говорим, — он повернулся к сёстрам и показал им кулак. — Смотрите у меня.
— Мы не скажем, не скажем, — залепетали сёстры.
— И ты Маринка смотри у меня, — вставил своё грозное слово Лёха. Маринка только отмахнулась и весело засмеялась.
На том и порешили, и усталые от длинного, наполненного дня, разошлись. Я выпил кружку домашнего молока, которого бабушка каждый вечер покупала у соседки по два литра, чтобы я рос большим и сильным, чего, увы, так и не случилось, и лишь коснувшись подушки, сразу уснул. Даже не стал слушать, как поскрипывают перья под тяжестью моей головы, словно жалуясь на что-то. Снились мне красивые, цветные сны, но о чём, мне уже никогда не вспомнить, и никогда не увидеть снова. Их время ушло.
Утро было солнечным, обещая жаркий, душноватый день. Я слазил на чердак за зерном для цыплят, потом не дождавшись завтрака, съел пять шоколадных конфет, лежавших на столе в белой пиале, даже не успев удивиться, откуда они взялись. Потом бабушка меня отругала за эти конфеты.
— Ты чи вси конфекты зъил? — она удивлённо смотрел на пустую пиалу. — У тебя ж лергия на такие конфекты.
— Ни чё, — я деловито махнул рукой. — Ничего не будет, бабушка.
— Ой, а таблеток та нема, — она озабоченно завертела головой. — Пиду у соседку спрошу.
— Да не надо, бабушка, — уверенно сказал я. — Нету у меня уже никакой аллергии. С возрастом прошла, — лицо моё было серьёзно, как никогда.
— З яким це возрастом? — улыбнулась бабушка и ласково погладила меня по голове. — Ты бач, возраст у него вже, — она рассмеялась, а я, чтобы отойти от темы с «конфектами», попросил кружку молока.
День медленно шёл. Пару раз заходили Серёга с Лёхой. Сначала просто так. А потом сообщить, что Колька показывал им фонарик, и батарейки и в самом деле уже слабые. А я раззадорился в свете дня, и пообещал дать привидению пинка.
Когда начало темнеть, моя решимость немного поубавилась, но не настолько чтобы отказаться от того, на что согласился. Бабушка управлялась по хозяйству, смешно подзывала цыплят и кур, насыпая им зерно. Потом долго разговаривала с огромной старой овчаркой, сидевшей на цепи в конце двора. А я, то бродил по двору, то усаживался на крылечке и посматривал на суетившуюся по хозяйству бабушку. Когда она управилась, мы вместе зашли в дом, и бабушка закрыла щеколду.
— Ну вот и день прошёл, и слава Богу, — выдохнула она и стала жарить мне свежие домашние яички. Я сидел на деревянной табуретке и мотылял ногами.
— Ни мотыляй, ни мотыляй, — пожурила бабушка. — А шо это ты сёдьни со своими бандюками не гулял? — спросила она, подавая сковородку на стол.
— Да поссорились, — соврал я.
— Ну, и слава Богу, — снова выдохнула она. — Бандюки ж будущие. Особля тот Лёшка, шоб его дождь намочил.
Я стал медленно есть, долго разжёвывая чуть пересоленный белок. Бабушка села рядом на низеньком табуретке и сразу же принялась клевать носом.
— Бабуль, — громко сказал я, проглотив пережёванный в слюну белок. — Ты ж спишь уже. Иди ложись.
— А? Что? — бабушка вздрогнула и сонно посмотрела на меня. — Ох, и замаялась я сёдьни. Пиду, лягу. Ты поишь и тоже лягай.
Я кивнул головой, неспешно накалывая на вилку кусочек подгоревшего лука.
Она ковыляя, ушла в комнату. Там, как обычно, долго шептала непонятные мне слова молитв. Наконец, жалобно заскрипела старая кровать, скрип-скрип, ночью этот скрип всегда звучал как-то по-особенному неприятно. Я перестал жевать и вслушался.
Через двадцать минут, под громкий бабушкин храп, я осторожно открыл щеколду и рванул к бревну. Там мы договорились встретиться с пацанами. На бревне уже сидел Колька, задумчиво включая и выключая фонарик.
